Индийские факиры.
Индийские факиры.
Перепуганный метор затянул гнусавым и визгливым голосом какие-то заклинания, как вдруг горло отказалось ему повиноваться, и он остался с открытым ртом и выпученными от страха глазами. Но вот очарователь опустил свои руки, и бедняга мог вновь орать сколько угодно, а зачарованная веревка легко вытащилась вместе с ведром.
К этому фокусу я отнесся скептически, так как факир мог легко накануне сговориться с кем-нибудь из слуг, работавших в саду раджи.
Но я этого не сказал, и мы вернулись к месту наших опытов. Опускаясь в кресло, я заметил факиру, что сейчас слишком душно, но он, по-видимому, не обратил внимания на мои слова и казался погруженным в какую-то думу. Вдруг со стола поднялся в воздух лежавший на книге пальмовый лист, употребляемый индусами вместо веера. Лист приблизился к моему лицу и начал медленно колыхаться предо мной, навевая прохладу. Я еще более удивился, когда услышал, что вместе со свежестью опахало приносит мне точно очень издалека едва уловимые, но довольно ясные звуки напева, но не индусского, а того, что поют на утренней заре охотники в горах.
Звуки смолкли, веер упал на свое прежнее место, а я остался с мучительным вопросом — неужели я был жертвой галлюцинации, неужели это была иллюзия, сон, но я не сплю: вот моя комната, вот знакомая терраса, вот Ковиндасами, который собирается уйти позавтракать и отдохнуть несколько часов, так как он не ел и не спал целые сутки. Уходя, факир остановился на пороге двери, и, скрестив на груди руки, он, ни на что не опираясь, стал медленно подниматься вверх и остановился в воздухе на двадцать пять-тридцать сантиметров от земли. Дверь была завешана шелковой портьерой, затканной красными, белыми и золотыми полосами, и я ясно видел, что ноги факира пришлись на уровне шестой от пола полосы.
Как только факир начал подниматься на воздух, я схватил свой хронометр и стал следить за стрелкой. От начала поднятия и до момента, когда ноги очарователя вновь коснулись земли, прошло около десяти минут, причем около пяти минут он держался неподвижно в воздухе.
Теперь, когда я думаю об этом явлении, я допускаю мысль, что видел его в магнетическом сне, то есть что очарователь заставил меня увидеть то, чего на самом деле не было.
Это единственное допустимое объяснение, так как вряд ли можно было сомневаться в том, что Ковиндасами — магнетизер, обладающий большой силой.
Прощаясь с факиром, я спросил, сможет ли он во всякое время повторить этот опыт.
— Факир мог бы подняться даже до облаков, — бесстрашно ответил мне очарователь.
— Каким образом до этого доходят?
Вопрос этот вырвался у меня невольно, так как он уже двадцать раз говорил мне, что он лишь орудие в руках Питри.
Вместо ответа факир торжественно произнес два стиха из Вед:
Свадьяйе нитьяукта сьят
Амбарад аватарати дива
(Надо, чтобы он был в постоянном общении,
Посредством созерцательной молитвы,
И тогда высший дух снизойдет с неба).
Миссионер Гук в своих очерках путешествия по Тибету описывает подобное же явление, и я думаю, что это ни что иное, как очень искусно выполненный фокус.
Одним из самых обыкновенных фокусов факиров считается их умение влиять на рост растений, то есть что последние в несколько часов достигают такого развития, на которое в своей естественной жизни должно потребоваться много месяцев и даже лет.
Хотя я уже не раз видел это явление у других факиров, но считал его довольно искусной проделкой и, главное, забыл записать, при какой именно обстановке оно происходило.
Хотя я видел на деле чудную силу или ловкость факира, но все же мне захотелось заставить его воспроизвести многие явления, которые я уже знал, именно с целью проследить все и не дать ускользнуть ни малейшей подробности.
Мне просто хотелось по возможности затруднить работу факира и постараться изловить его на чем-нибудь.
Он должен был дать мне сегодня еще два сеанса, один днем, от трех до пяти, а другой ночью.
Когда вернувшийся факир узнал о моем желании, он нисколько не удивился, но ответил с обычной простотой:
— Факир к твоим услугам.
— А ты позволишь мне самому выбрать землю, вазу и семя, которое ты заставишь здесь вырасти?
— Вазу и семя, да! Но земля должна быть взята из гнезда кариа.
Кариа — маленькие белые муравьи, которые строят себе громадные муравейники, достигающие иногда восьми-десяти метров в вышину. Их очень много в Индии, и достать земли из их муравейника сущий пустяк.
Я приказал Амуду принести этой земли, обыкновенный гормок из-под цветов и несколько различных семян.
Факир предупредил нубийца, что землю надо хорошенько растереть между двумя камнями, так как муравейники эти складываются очень плотно, и комья этой земли очень крепки.
Хорошо, что он сказал об этом заранее, так как в пышных апартаментах раджи неудобно было бы разбивать земляные комья.
Через четверть часа Амуду принес все требуемое, и я велел ему оставить нас вдвоем.
Хотя я и не боялся, что факир соблазнит моего слугу на какую-нибудь проделку, но мне хотелось быть уверенным, что я не упустил ни одной предосторожности.
Я передал факиру горшок, наполненный беловатой землей. Белые муравьи выпускают из себя на каждую крупинку земли жидкость и склеивают крупинки между собой так крепко, что жилища их делаются совершенно непроницаемыми.
Тихо бормоча мантрамы, слов которых я не мог разобрать, Ковиндасами полил обильно землю водой и начал ее перемешивать. Когда он нашел, что земля достаточно подготовлена, то обратился ко мне с просьбой дать ему какое-нибудь семечко и кусок белой материи.
Случайно мне попалось между семенами, принесенными Амаду, зернышко; я спросил, могу ли я сделать на нем отметку, и, получив в ответ молчаливый кивок, сделал царапину на кожуре зерна и передал его факиру вместе с несколькими метрами кисеи от москитов.
— Скоро я засну сном духов, — сказал мне Ковиндасами. — Обещай мне, что ты не дотронешься ни до меня, ни до этого горшка.
Это звучало очень торжественно, но пришлось пообещать.
Сильно смоченная водой земля превратилась в довольно жидкую грязь, куда очарователь и посадил зернышко, затем воткнул в горшок свой посох и все это прикрыл куском кисеи, так что концы материи совершенно закрыли горшок. Затем он сел на пол возле в своей обычной позе, простер над импровизированным сооружением руки и впал мало-помалу в полное состояние каталепсии.
Я пообещал не трогать его и не знал, серьезно он это сказал или шутя, но когда прошло полчаса, а он сидел все так же неподвижно, я убедился, что это не шутка. Самый сильный человек не в состоянии просидеть десяти минут, вытянув перед собой горизонтально руки.
Миновал час, но ни один мускул не дрогнул на лице факира.
Почти голый, с блестящим загорелым телом, с открытыми, устремленными в одну точку глазами, факир походил на бронзовую статую в мистической позе.
Сначала я поместился против него, чтобы ничего не пропустить, но скоро уже не мог выносить его, хотя и полуугасшего, взгляда, испускавшего целые потоки магнетических струй.
Сила этого человека была так велика, что в известный момент мне показалось, что все заплясало вокруг меня: мебель, хрусталь, вазы с цветами; казалось, что мозаичный пол террасы колеблется, точно волна, вздымаемая ветром, казалось, что и факир готов принять участие во всеобщей пляске.
Желая стряхнуть с себя эту галлюцинацию чувств, следствие слишком напряженного взгляда в глаза факира, я встал и, не теряя из виду последнего, все такого же неподвижного, попеременно смотрел то на него, то на Ганг, чтобы дать отдых глазам.
Я ждал два часа; солнце быстро приближалось к горизонту, когда легкий вздох заставил меня встрепенуться: факир понемногу приходил в себя.
Если только этот иллюминат из пагод не был в продолжение двух часов в состоянии каталепсии, то значит, он слишком большой артист, который великолепно провел свою роль.
Когда факир, видимо, совершенно пришел в себя, он дал мне знак приблизиться.
Я быстро повиновался.
Сняв осторожно кисею, закрывавшую горшок, он показал мне свежий и зеленый стебель, почти двадцати сантиметров вышины.
Как бы угадывая мою мысль, Ковиндасами запустил пальцы в землю, которая за это время почти высохла, и осторожно извлек растеньице, — на беленькой корневой мочке виднелось зернышко с царапинкой, сделанной мной два часа тому назад.
Было ли это именно то самое зернышко и та самая царапинка?
Одно могу сказать: никакого подмена я не заметил. Факир не уходил с террасы, и я не спускал с него глаз. Приходя сюда, он не знал, что именно потребую я от него. Спрятать какое-нибудь растение под своей одеждой он не мог уже потому, что ее на нем почти и не было, да и, во всяком случае, как он мог предвидеть, что я из массы разнообразных зерен остановлюсь на нем?
Один Амуду мог принести несколько разных молодых растений и их семян и передать их факиру, а тот в свою очередь удивительно ловко подменил все это под самым моим носом.
Но, повторяю, я не в состоянии допустить мысли, что мой нубиец, при его презрении к желтой расе, мог бы сойтись с одним из этих желтых, чтобы надуть меня.
И все-таки виденное мной было так странно, и я не могу ничем объяснить его.
Есть случаи, когда разум положительно отказывается дать себе ясный отчет в чем-нибудь; так было и теперь со мной.
Насладившись несколько минут моим недоумением, факир сказал мне с нескрываемой гордостью:
— Если бы я продолжал мои мантрамы, то через восемь дней на растении уже были бы цветы, а через две недели и плоды.
Вспомнив рассказы миссионера Гука, а также и то, что мне приходилось видеть раньше, я отвечал с улыбкой:
— Факир ошибается!
— Объяснись.
— То есть его сила не так велика, как он воображает.
— У него силы постольку, поскольку духи ниспошлют ее ему.
— Я видел факиров могущественнее тебя. Они заставляли растение вырасти и дать плоды в продолжение двух часов.
Говоря это, я едва не рассмеялся.
Факир снисходительно улыбнулся и ответил мне высокопарным тоном:
— Это ты ошибаешься, факиры были здесь ни при чем, но Питри захотели этого и принесли дерево с плодами. Я показал тебе явление моментального произрастания, но даже чистый флюид, направляемый духами Питри, не может произвести в один день все фазы произрастания, то есть рождение, цветение и плодоношение...
— Знаешь, я не нахожу, чтобы одно из них сделать было труднее, нежели другое, раз уже духи пришли, да и к тому же при желании...
Но я не стал продолжать в этом тоне, не желая обижать человека, будь он престидижитатор или иллюминат, но, во всяком случае, относившегося ко мне с искренним расположением.
Приблизился час омовений, и, уходя, факир обещал вернуться к десяти часам вечера.
Вся ночь должна быть посвящена явлениям теней.
Мне все же хотелось подыскать объяснение описанного явления.
Многие, жившие в Индии, знают, что там существует несколько огородных растений, которые, будучи посажены на заре в рыхлую и сырую почву, под влиянием здешнего солнца, которое делает чудеса, всходят около полудня, а к шести часам вечера, то есть к закату, они уже достигают нескольких сантиметров.
« ‹ 1 2 3 4« Чайная церемония ("путь чая"). | Каллиграфия - искусство совершенства. »